Ладога

Зима беспощадно окутала Ленинград, не щадя ни улиц, ни его измученных жителей. 1942-й — год, когда город жил на грани, держась за узкую нить спасения — за ледяной след на Ладоге, за эту проклятую «Дорогу жизни». Здесь по ночам дрожали моторы «полуторок» — грузовики тощие от холода и износа. Их водители везли хлеб, воду, порой только надежду тем, кто еще ждал, мерз и верил.
В этот мрак резким криком ворвалась весть: враг не дремлет, готовит удар, чтобы оборвать эту хрупкую дорогу. Немцы задумали диверсию. Советская контрразведка задыхалась от нехватки времени — след вёл прямо на лед. Подозрение палило внутренности: среди своих — чужой. Диверсант — кто-то из водителей. Может тот, кто вчера еще делил с остальными мерзлый кусок хлеба.
Определить и обезвредить предателя поручили капитану Сергиенко — упрямому, выжженному войной офицеру НКВД. Его взгляд стекленел от усталости, но сердце било глухо: нельзя дать врагу сломать город. Он шел по хрупкому льду — не только буквальному, но и в душе, где каждое слово, каждый жест могли оказаться ключом к спасению или гибели. Среди отчаянно молчащих людей приходилось выискивать тот самый взгляд, ту непрошибаемую маску, за которой пряталось предательство.
В воздухе висел густой холод и страх. Снег падал невыносимо медленно, тянул время. Каждая минута — ещё одна возможность для врага, ещё одна потеря для Ленинграда. Сергиенко не верил в случайности, а на случайность никто и не надеялся. В ход шли все чувства и холодная логика — он высматривал чужую походку, слушал обрывки разговоров, ловил ломкие полуулыбки. И всё казалось зыбким, будто и город, и его люди замерли на краю гибели.
Но Сергиенко знал — если промедлить хоть день, «Дорога жизни» превратится в путь на тот свет.